«Потоки мужских слёз у меня на плечах»: монолог танцовщицы стриптиза о войне и страхе

Лера работала в стриптиз-клубе в одном из северных регионов России. Весной 2022-го в клуб потянулись военные. Сначала робкие, потом всё более наглые и неуправляемые. Молодые парни с выпученными глазами и пухлыми зарплатами; постарше, с усталостью в голосе и руками, дрожащими от алкоголя. Кто-то пытался выговориться, кто-то сразу предлагал деньги за секс, кто-то просто сидел в углу и молчал, будто провалился внутрь себя. Лера наблюдала, как война просачивается в её повседневность — в музыку, в танцы, в слёзы и в страх.

Рассказ героини

Я работаю в стриптизе. Уже около двух лет. Без выездов, без секса. Просто сцена, танцы, приваты. Когда-то я была парикмахером, но выгорела. Мне всегда нравились танцы, особенно пилон. Подруга передала мои контакты директору клуба, он позвал на собеседование. Я долго отказывалась: казалось, стриптиз — это всегда рядом с проституцией. Но в клубе мне сразу сказали: никакой проституции не будет. Пришла на пробную смену — понравилось. И да, деньги совсем другие, нежели чем на обычной работе.

В основном мы зарабатывали приватами или шоу. Приват – это приватный танец. Когда ты уводишь гостя в небольшую комнату, полностью обнаженная танцуешь для него. 

Мы танцуем, раздеваемся. Нас можно трогать, но у каждой свои границы. Меня нельзя трогать за интимные зоны — и я это всегда проговариваю.Но эти правила часто нарушают. Если нарушают — я просто прекращаю танец. 

Был случай, когда “свошник”, решил засунуть мне два пальца в зад во время привата. Без предупреждения. Я до этого объяснила правила. Это был солдат, который на привате рассказывал, как он любит, когда ему делают больно. После этого случая я поняла, насколько важно держать границы.

Гости все время предлагают секс после танца – просят продолжение. Предлагают деньги. 

После начала войн поток военнослужащих — солдатов, контрактников — вырос резко. Они приходят разные. Молодые, только что с фронта, 18–22 лет. У многих не было секса. Но у них куча денег. Они сносят им крышу, тратят бешено. Один такой умолял: «Можно я тебе просто полижу?» Говорит: «У меня не было женщины вообще. А уже воевал”. Я ему говорю: «Так у нас нельзя, у нас приличное заведение». А он отвечает: «Я даже не занимался сексом никогда».

Есть постарше. Один, мой частый гость, как-то сказал: «Зачем мне семья, если меня завтра убьют?». Другие приходят просто плакать. Мы их между собой называем «сложные свошники». Они заказывают кальян, алкоголь, приват, но не ради шоу. Просто чтобы поговорить. Или чтобы помолчать рядом с женщиной. 

Многими моими клиентами в России были силовики. Следователи, менты, ФСБшники. Все тянутся к «экзотике» — я вся в татуировках. Один прямо говорил: «Я тебя выбрал, потому что ты не такая, как все». Они рассказывают, что делают. Прямо в лицо говорят, за что возбуждают уголовки. И плачут. Моя голова хранит огромное количество компромата. Помню как следователь плакал.

Один сотрудник ФСБ признавался, что не поддерживает режим, но не может выйти из системы. Потому что «уже всё». Он, кстати, занимался политическими делами. Мы с ним тогда обсуждали путинский режим. Просто потоки мужских слез на моих плечах. Они знают, что я ничего не вынесу наружу. 

Есть и «мертвые свошники». Это вообще тяжело. Они приходят в форме. Полностью, в амуниции. Садятся в угол и молчат без любого контакта.. Иногда идут в караоке — но не поют. Просто молчат два часа, курят кальян, пьют виски. Я с одним таким просидела в караоке весь вечер. Он сам выбрал меня, заказал всё — и молчал. Это страшно. Ты не знаешь, что у него в голове. Он может перепить — и всё.

Проявляют ли они агрессию? Да, но не к нам. Они как будто нас не воспринимают как угрозу. Мы обнажённые, уязвимые — и это будто обезоруживает. Но между собой дерутся, с охраной тоже. Один случай был страшный. Двух гостей выгнали за пьянку. Через час они вернулись с толпой. Разнесли клуб. Один стрелял. Я точно не знаю, какое это было оружие, может быть пневматическое. Девочек тогда спрятали. Стреляли по диджейской стойке, по бару. Мы прятались. Потом нас эвакуировали. Полиция никого не задержали, даже заявлений не приняли — потому что «не надо». Тогда я решила: всё. Уезжаю.

Я переехала. Уехала работать в другой стране. Стриптиз тот же. Но тут безопаснее. Здесь я могу сказать: «Я против Путина». В России за такое могли посадить. Я уехала и начала всё заново. Здесь больше зарабатываю. Но понимаю местных мужчин с трудом. Очень много тестостерона, примитивной реакции. Но мне здесь не страшно.

Я сталкивалась с общественным осуждением. “Ты грязная, занимаешься не тем, тебе надо уходить”. По сей день сталкиваюсь. Я пыталась доказывать, что это такая же работа, как и любая другая. Сейчас я ничего не доказываю. Это мой выбор, я не хочу слушать ничье мнение, особенно непрошенное. 

Мужчины, которые ко мне приходили, часто зарабатывали меньше. Поэтому ревновали, обесценивали, говорили: «Ты в грязи». Потому что им тяжело принять, что женщина может зарабатывать больше. Что она сама выбирает. Они говорят: «Это лёгкие деньги». Но я выкладываюсь полностью. Морально, физически.

Проституцию я не поддерживаю. Это насилие. Туда идут не от хорошей жизни. Это не осознанный выбор. Выезды на дом — это всегда риск. Была девочка, с которой мы работали в одной сети. Она поехала на выезд. Через два дня её нашли с отрезанной головой. А стриптиз — может быть выбором, главное — держать границы.