“Для меня Ингерманландия — это Родина. И она исчезает”. Россиянка переехала в Лапландию, чтобы создать музей своего народа
Ингерманландка из Ленобласти Сусанна Парккинен собирается создать музей финских диаспор. Для этого ей нужно не только собрать экспозицию, но и привести в порядок огромный исторический дом в крошечной деревне на севере Финляндии. The Barents Observer рассказывает, как идет к своей мечте представительница народа, пережившего гонения и репрессии, а теперь бегущего от путинской войны.
Деревня Пуйккола находится в двенадцати километрах от самого северного города Финляндии — Кемиярви. На берегу небольшого озера — дом, выкрашенный в традиционный фалунский красный цвет. Хозяйка дома, Сусанна Парккинен, объясняет: сырье для этой краски добывают в Швеции, краска была очень доступной, а еще хорошо сохраняет древесину, поэтому и получила в Финляндии невероятное распространение.
Вся деревня входит в музейное ведомство с формулировкой “классический финский северный пейзаж”. Дом 1850-х годов постройки тоже охраняется государством — но, к счастью, его можно ремонтировать. Именно этим сейчас занята Сусанна. Ровно три года назад она переехала в Пуйккола, чтобы открыть здесь музей.
Парккинен родом из деревни Колбино в Ленинградской области. Однако, говоря о своей Родине, она не упоминает ни Россию, ни Ленинградскую область, используя только слово Ингерманландия. “Это не сепаратизм, это эскапизм. Мы настолько не чувствовали себя частью российского, советского, русского мира… Всегда ощущалась инаковость”, — поясняет Сусанна.
Ее отец Павел Парккинен был в числе активистов, которые пытались поднять ингерманландскую культуру из подполья. В частности, он был первым председателем “Ингерманландского союза” — «Inkerin Liitto». Долгие годы Сусанна с единомышленниками говорила о необходимости ингерманландского музея, предлагала разные проекты. Последняя попытка создать музей в России была предпринята несколько лет назад. В деревне Тайцы имелся деревянный дом, оставшийся от местной библиотеки. Местные чиновники дали его активистам в аренду на год и сказали, что потом продлят срок аренды на 50 лет.
“Активисты начали ремонт, собирали деньги с ингерманландских финнов. Ставили окна, батареи. Но спустя год договор аренды не продлили. Здание забрали, стоимость ремонта не возместили. И это была для меня последняя капля”.
В Лапландии музей, посвященный исключительно ингерманландцам, был бы неуместен, считает хозяйка дома: это не их родина. Поэтому в здесь, по задумке, должны объединиться истории разных финно-угорских национальностей. Мурманские финны, лесные финны Швеции, квены, а также родственные народы: карелы, ижора, водь, вепсы и саами.
Для начала нужно провести ремонт, и он колоссальный. Дом довольно ветхий, а в одном месте здесь даже сохранились следы пожара. По словам Парккинен, его устроили шведские солдаты во время Зимней войны; они неправильно затопили печку и подожгли дом.
Параллельно Сусанна ищет старинные вещи. Маслобойка, коньки, лезвия для кос, купленная на блошином рынке прялка 19 века, журнал о вязании традиционных варежек, ткацкий станок, самодельный гарпун, цинковая мазь из местной аптеки — будущая экспозиция собирается шаг за шагом. Почти вся утварь найдена в самом доме: хозяева ничего не выбрасывали. Буквально за несколько дней до приезда журналиста The Barents Observer на чердаке обнаружился короб с пряжей и коньки. Но что-то Сусанна привезла из России.
“Советский старый чайник был найден на кладбище в моей родной деревне. И каждый раз, когда я везу что-нибудь такое, у меня на таможне спрашивают: а у вас есть еще какой-нибудь антиквариат?! Объясняю им, что ничего ценного в этих вещах нет, но для меня они ценные — они из Ингерманландии”.
Парккинен все делает на свои деньги и своими силами. Отец Сусанны был владельцем строительной фирмы, и девушка годами слушала, как его коллеги обсуждают свои проекты. Это помогает ей сейчас в ремонтных работах.
“Меня хлебом не корми, только дай что-нибудь старинное поремонтировать. Никаких денег не жалко. Я даже не знала, что можно приехать в такое место, которое пышет и дышит историей. Когда мы с риелтором вошли сюда, и я увидела эти серые бревна, и запах стоял такой, как на чердаке у моего дедушки… И я поняла, что этот дом точно придется покупать. В Ингерманландии очень мало сохранилось старых домов и старинных вещей. Потому что наших всех репрессировали, все дома поотбирали, никаких предметов почти не осталось — в местах ссылок люди продавали все что можно”.
В разговоре Сусанна постоянно возвращается к теме репрессий. Это определяющий эпизод истории ее народа. Ингерманландцев советская власть не любила, считая их “ненадежным элементом”.
“В каждой нашей семье буквально есть или расстрелянный, или увезенный, есть трагедия, связанная с репрессией. Выселяли даже стариков и детей, настолько мы казались неблагонадежными с точки зрения советских властей. Я могу рассказать о репрессии в отношении каждой ветви моей семьи, и каждая потянет на книгу.
Мой дедушка по папиной линии был арестован в 1933 году. Его судили как “кулака”, и до 1939 года был в лагере. Сидел в Воркуте. А его жену и дочь отправили как семью врага народа в Казахстан, хлопок собирать. Оттуда они смогли сбежать и поселились в Ярославской области. Из лагеря дед возвращался пешком, шел неделями, а потом несколько дней встать не мог — так ноги болели. Его реабилитировали в 1959 году, он судился за свой же собственный дом в Колтушах, жил в землянке, выиграл суд, перевез семью и через два года умер от рака.
Всю эту информацию я собирала по крупицам. И это только один человек. У нас вообще есть список, сколько людей по фамилии Парккинен в деревне Колбино арестовали, сколько из них умерло в тюрьме, кто из них выжил. Выжило из списка пять мужчин, и только один — мой дедушка — вернулся в свою деревню. И сделать это он смог только после смерти Сталина”.
Поэтому Сусанну очень раздражает движение “Свободная Ингрия”, которое, по ее мнению, присваивает себе имя ее народа, а заодно и подставляет его под новые репрессии. “Свободная Ингрия” ратует за независимость Ингерманландии, но сами ингерманландцы ни о чем подобном не помышляют, в том числе — из-за страха снова столкнуться с российским государством.
“Губернатор Ленинградской области Дрозденко заявил в каком-то своем интервью, что существует проблема ингерманландского сепаратизма (вероятно, Парккинен имеет в виду это выступление. — прим. ред.). И тут я понимаю, что нас сейчас начнут прессовать, будут закручивать гайки. Мы настолько пуганные, что можем такое прогнозировать.
Нашему народу досталось так, что эта травма до сих пор не пережита. Мы за то, чтобы остаться ингерманландцами, заплатили нереальную цену. Наши бабушки и дедушки страдали настолько сильно! А теперь вдруг выясняется, что любой человек, который и не знал об этом всем, может стать «ингерманландцем»? Это неправильно. Даже если ингерманландские финны где-то в глубине души хотят, чтобы эта территория стала отдельной страной, ходить и махать ингерманландским флагом никто не будет”, — возмущается Сусанна.
Конфликты с “регионалистами”, однако, померкли на фоне нового вызова. 24 февраля 2022 года в жизнь ингерманландцев вмешалась война в Украине, а следом — очередной виток политических репрессий. Земляки Сусанны начали разъезжаться.
“Мы все время как пятая колонна: не русские, не православные, нас очень легко назвать врагами. И любой ингерманландский финн знает, что если в России начинаются проблемы и пертурбации, то жертвой этого падем мы.
Уже в 2014 году было понятно, что Россия делает что-то неправильно. А сейчас даже говорить об этом на территории России нельзя, ты сесть за это можешь. А в финской культуре честность котируется высоко. Люди не могут со своей совестью идти на уступки, и они уезжают”.
По словам Сусанны, в начале войны из России хотели уехать буквально все ее друзья. Удалось это, впрочем, не всем — для ингерманландцев нет никакой программы репатриации, надо идти долгим стандартным путем. В сентябре Путин объявил “частичную” мобилизацию, что тоже подтолкнуло людей к переезду.
“Даже сейчас люди продолжают уезжать. Не все могут, потому что это сложно. Но многие хотят. А из тех, кто говорил по-фински и мог легко поступить на учебу, почти все. Старшее поколение, конечно, остается; возможно, и телевизору верят, но не знаю, насколько сильно. Потому что свежа память о репрессиях против нас и о том, как нас врагами народа выставляли. В моего отца в детстве камни кидали со словами “ты фашист”. Так что старики знают, как можно врать про людей”.
Дом середины 19 века — только для музея. Сама Сусанна живет в доме поновее, но и его использует для сохранения культуры своего народа — украшает традиционными вещами и музыкальными инструментами. Сейчас Парккинен в свободное от работы время пишет песни на смеси ингерманландского диалекта и финского языка. С музыкальным оформлением помогает друг из России; по словам Сусанны, это будет смесь фолка с электроникой.
“Для меня Ингерманландия — это Родина. И она исчезает. Поэтому мне хочется, чтобы на ингерманландском языке звучала современная музыка… Я с самого детства фанатка Ингерманландии, меня так родители воспитали. Я всегда рассказывала про свой народ, всеми доступными способами, и продолжу это делать”