“То, с чем мы рискуем столкнуться сейчас, многие могут уже и не пережить”. Участники прайда за полярным кругом – о том, каково быть квир-персоной в России

Имена всех героев материала изменены по соображениям их безопасности

Мужчина в черном худи стоит на темной цене. Голова закрыта капюшоном, перед собой он держит лист с текстом – так, чтобы нельзя было увидеть лица. Мы не знаем о выступающем ничего; просто безымянная фигура в черном, рассказывающая жителям городка на севере Норвегии ужасные вещи.

“Мы хотим рассказать вам о Марке Кислицыне, молодом трансгендерном мужчине, который был приговорен к 12 годам лишения свободы за государственную измену…

Мы хотим рассказать вам об Андрее Котове, который управлял туристическим агентством для геев, был задержан по обвинению в экстремизме и вскоре найден мертвым в камере. Мы хотим рассказать вам об Азате Мифтахове, который вот уже семь лет находится в тюрьме; после того, как стало известно, что он бисексуал, он подвергался домогательствам со стороны других заключенных… Мы хотим рассказать вам о маленьком мальчике с Северного Кавказа, которого пытали, и о гомосексуалах и трансгендерных персонах из России в лагерях беженцев в Нидерландах, которые покончили с собой…”

Выход на сцену не задумывался как перформанс, говорит мужчина в худи, но в итоге получился именно таким. Вынужденная мера – обеспечение личной безопасности – переродилась в художественное высказывание: смотрите, что с нами стало, и почувствуйте это.

Мужчина в худи – один из нескольких десятков россиян, приехавших в сентябре в Киркенес для участия в Barents Pride. Прайд в 400 километрах за полярным кругом (один из самых северных в мире) проводится с 2017 года и с самого начала задумывался как трансграничный – пункт пропуска на российско-норвежской границе Стурскуг находится в 15 километрах от Киркенеса.

Сегодня это одна из немногих точек въезда из России в Европу, однако даже жители северных городов, из которых до Киркенеса рукой подать, добираются на прайд через южные страны. Крюк в несколько тысяч километров отнимает кучу времени и денег, но помогает избежать общения с самыми любопытными людьми на свете – российскими силовиками.

“В первый же год начались допросы на границе, – вспоминает участник прайда Артем. – Забирали людей на беседы, просили подписать пустые листы, говорили, что мы узнаем, где вы работаете и сделаем… ну, по сути, они говорили – сделаем каминг-аут. Выцепляли самых уязвимых людей – например, молодой гея, девушек молодых, людей с нероссийскими паспортами”.

После того как Верховный суд России объявил несуществующее “движение ЛГБТ” экстремистским, стало еще хуже.

“Изменилось качество страха и ответственности за то, что ты приехал сюда. Если раньше могли погрозить пальчиком, то теперь всё это уходит в уголовку, – говорит мужчина в черном худи и нервно смеется. 

То есть раньше была боязнь столкнуться с чем-то неприятным, но это можно было пережить. А то, с чем мы рискуем столкнуться сейчас, многие могут уже и не пережить”.

“Вот представь. Ты живёшь своей обычной жизнью, ты за любовь, добро и мир. И вдруг ты становишься самой страшной угрозой и самым страшным преступником для целой большой сильной страны, – объясняет другой участник прайда по имени Артем. – А ты просто человек, ты к этому не готов. И мало того, ты человек с кучей уязвимостей. Потому что одно дело, если убийца попадёт в тюрьму, а другое дело – если в тюрьму попадет гей”.

Прайд в маленьком Киркенесе – не самый многочисленный по очевидным причинам. Зато возникает ощущение камерности: уже на следующий день после начала мероприятия на улице видишь знакомые лица. Можно стрельнуть сигарету у певицы Гречки, которая приехала на свой первый прайд и радуется тому, что наконец-то может быть сама собой.

“Меня это в свое время очень сильно перевернуло, весь мой мир, – рассказывает о первой поездке на Barents Pride Кирилл, уроженец севера России. – Оказывается, можно так жить, так рассказывать о себе, свободно говорить о своих отношениях. Это произвело такое большое впечатление, что я теперь езжу с вполне определенной целью – вновь и вновь испытать это чувство и распространить его на других людей. Я рискую ради этих ощущений, ради этого глотка воздуха, свободы”.

“Ты чувствуешь себя частью комьюнити, которое становится совершенно незаметно в России, – говорит еще один участник прайда. – Иногда бывает так, что даже люди из одного города, которые борются за одно и то же, не знают друг друга. А здесь есть маленькая, но возможность найти тех, с которыми ты можешь сотрудничать. Потому что там это страшно”.

Из Киркенеса до российской границы – 15 минут на машине, и во время каждого прайда на пункте пропуска устраивают акции солидарности. В этом году участники кричали “Нет войне”, “Россия будет свободной” и – по традиции – не стеснялись в выборе слов на плакатах.

Полная свобода самовыражения на Barents Pride тесно замешана с самоцензурой. Вот парад сворачивает, не дойдя несколько метров до российского консульства – из зарешеченных окон могут сделать снимок и отправить “куда надо”. Вот журналистка Barents Observer, объявленная в России иноагенткой и террористкой, пытается поговорить с одним, другим, третьим – и получает отказ. Вот девушка просит журналиста показать фотографии, которые он сделал минуту назад, и удаляет те, на которых, хоть и с трудом, можно разглядеть ее лицо.

“Цензурировать себя на прайде – это ужасно, – признается мужчина по имени Андрей. – Раньше я ходил внутри марша, улыбался по сторонам, общался с людьми открыто, но последние годы – ты закрываешься, и не только внешне, но и внутри. Вот я сейчас говорю с журналистом, но я знаю, кто ты такой; в ином случае вряд ли стал бы говорить.

От этого ужасно больно, потому что этот именно тот метод, которым действует репрессивная машина”.

“Очень стремно следовать протоколам безопасности. Чувствуешь себя человеком третьего сорта. Почему я должен прятаться?! С другой стороны, в этом противоречии есть какой-то… позитив. Сопротивление, которое объединяет. Это придает больше ценности всему тому, что мы делаем”, – говорит Кирилл.

“Было тяжело сегодня, во время парада. Я довольно приметно выгляжу, и в какой-то момент подошли организаторы – “Там кто-то ходит, фотографирует, мы не знаем, кто это…” И мне пришлось, по сути, просто рядышком пройтись. Чтобы в случае чего иметь возможность сказать – “Я не знаю, я просто увидел, просто прикольно…”

Ранит это довольно сильно. Я люблю быть в компании среди своих, для меня это важно. Я бы мог, конечно, надеть капюшон, завернуться во что-нибудь, сменить одежду на менее заметную, но это уже буду не я. Это будет какой-то непонятный образ для толпы, для создания массы”.

Серафим – трансмужчина, живущий в одном из северных городов России. Он один из тех, кто успел сделать переход задолго до того, как это запретили. Жизнь его в этом смысле легче, чем у многих других трансперсон в России. Ну как – легче; просто не настолько ужасна.

“Вот пример. Я трансмужчина, у меня мужские документы. Мне к гинекологу надо – что делать? Я даже записаться не могу, это невозможно. Раньше приходишь, говоришь: “Я трансчеловек, у меня то-то и то-то”. Сейчас стремно, потому что я не знаю, как врачи отреагируют.

Я 15 лет жил со старыми документами – не знал, что и как, не было информации. Это был кошмар, но у меня была надежда, что я где-то что-то узнаю… Это был шанс. А сейчас шанса нет, и человек сидит и не может сделать ровно ничего, чтобы стать собой. Только страдать, по сути, жрать антидепрессанты пачками и думать, как бы не выпилиться.”

Девиз Barents Pride в 2025 году – Against all odds: “Вопреки”. “Опасное место для любви” – поет со сцены девушка о том, каково быть квир-персоной в репрессивном государстве. Но за час до этого мэр Киркенеса Магнус Маланд напоминает участникам прайда, что он своей властью может заключать браки. “Он может нас поженить!” – говорит одна девушка другой пронзительным шепотом: эта мысль кажется ей невероятной.

“Быть квир-персоной в России – это закрытие. Ты заходишь обратно в свою коробочку, схлопываешься, перестаешь доверять окружающему миру. Это ужасно,  – говорит участник прайда по имени Андрей.  – Есть ситуации, когда люди, которые были твоими друзьями и поддерживали тебя, подвергаются пропаганде и начинают к тебе относиться по-другому. Я знаю не один такой случай, когда даже близкие люди – хотя можно ли их назвать близкими? – говорят: "А может быть, тебе всё-таки обратиться куда-то? Может быть, тебе надо лечиться?” Люди идут за толпой, следуют государственным нарративам. Это очень болезненно”.

“Я могу тебе сказать, что государство добилось своего абсолютно, точно, чётко. Боятся не только активисты, но и обычные люди, – говорит Артем.

Ты ложишься спать – ты боишься; ты ешь – ты боишься; ты выходишь в магазин – ты боишься; ты идёшь в школу, к ребёнку – ты боишься; ты знакомишься с кем-то – ты боишься; ты разговариваешь с родителями – ты боишься…

Но зто изменилась ценность прайда. Насколько ценно стало видеть друг друга, обнять друг друга! Понять, что это не ты сошёл с ума, это мир сошёл с ума".

“То, что держит на плаву: люди – это всё еще люди”, – говорит участник прайда в первый вечер, на котором все знакомятся. Ему вторит Кирилл: пропаганда создает ощущение абсолютной ненависти, но – и в данном случае без сарказма – не всё так однозначно.

“У меня сложилось впечатление, что молодежь, особенно зумеры, относятся гораздо проще, адекватнее. Думаю, тут так же, как и с войной. Очень много даже внутри России остается людей, которые прекрасно понимают, что по телевизору несут хрень.

Знаешь, я очень люблю “Пикабу” (информационно-развлекательное сообщество в интернете. – прим. авт.). И иногда там какие-то приколы или новости на тему ЛГБТ появляются. Я всегда заглядываю в комменты, и всё чаще и чаще вижу, что самые топовые комментарии – это либо что-то позитивное в нашу сторону, либо что-то хуево-нейтральное: типа, пусть делают что хотят. То есть у меня возникает ощущение, что людям в большинстве как минимум пофиг”.

Приехать в Киркенес, выдохнуть, набрать в легкие кислорода – и ехать обратно, домой. Такой план у Серафима, Артема, Кирилла и других участников прайда из России. Страна, в которой их объявили вне закона, по-прежнему остается их домом.

“Мы продолжаем собираться. Пьем чай, играем в настольные игры, делимся опытом. Более-менее свободно ходим по улицам, никто никого не хватает из толпы. Мы идем в соцсети – не затрагиваем политические темы, но рассказываем о том, как можно жить, как можно с собой дружить, как можно себя принять, – говорит Серафим. – Да, немножко ассимилироваться приходится: тут не демонстрировать, там не демонстрировать… Но всё равно остаётся надежда, что как-то где-то станет лучше.

То есть для меня лучше вот так, как сейчас – съездить, посмотреть, потусить, пообщаться. А заграница нам никак не поможет. Что они могут? Они могут сказать [российским властям]: "Ребята, вы охренели?" Им ответят: "Ну, так-то охренели. Но пошли бы вы на хер".