Тут в любом супермаркете можно купить филе кита, а редис — экзотика

Остров Вардё. Север Норвегии. Арктика. Мужчина и женщина стоят у подъезда многоквартирного двухэтажного дома и курят, прижимаясь друг к другу. Середина мая, а ветер дует — пронизывающий. Накрапывает ледяной дождь. Мужчина в спортивной одежде, но без куртки. Крашеные блондинистые волосы женщины шпильками забраны в пучок, она в длинной черной юбке, футболке и резиновых шлепанцах на босу ногу. Это 47-летняя Елена и 49-летний Сергей Бойко (фамилия изменена по просьбе героев) из Украины. В самом начале войны они провели 34 дня в оккупации в поселке Дымер под Киевом, недалеко от Бучи. Выбрались через гуманитарный коридор, и вот уже третий год как пытаются освоиться в Арктике, где оказались, по сути, абсолютно случайно.

Вардё омывается Баренцевым морем и соединен с материковой Норвегией подводным тоннелем, который пролегает на глубине 90 метров. Это один из старейших городов Заполярья. Раньше он был столицей поморской торговли и арктических открытий, а в XVII веке — центром европейской охоты на ведьм. Именно на этом острове проходили судебные процессы, в результате которых 91 человек был осужден и сожжен на костре. Мемориал Стейлнесет, посвященный жертвам тех страшных времен, находится в десяти минутах ходьбы от дома, где Бойко снимают квартиру.

Сейчас на этом острове живут около двух тысяч человек. Среди них — наши герои.

«Свадебное путешествие»

Я знакомлюсь с Еленой и Сергеем у подъезда, и они раскуривают еще по одной сигарете. Кажется, кроме нас, на улице ни души. Даже белоснежное здание лютеранской церкви, которое находится прямо рядом с их домом, — закрыто. Каждый день, ровно в четыре, на велосипеде приезжает сотрудник церкви, мужчина примерно 35 лет по имени Асгер. Он открывает ее для туристов, которые в это время прибывают на пароме в Вардё — всего на час — и бегом осматривают этот экзотический для них остров. Сразу после их ухода Асгер закрывает здание. Он — один из немногих норвежцев, с которым Бойко знакомы, они даже угощали друг друга выпечкой. Супруги знают, что каждый раз после закрытия церкви Асгер заезжает в ларек за мороженым и ест его прямо на велосипеде по пути домой — «традиция у него такая».

***

Живя в Украине, Елена работала на химическом заводе в Вышгородском районе под Киевом, а ее муж Сергей — администратором в продуктовом магазине. Их 27-летний сын, его тоже зовут Сергей, жил вместе с ними; он окончил колледж по специальности «машинист-тракторист» и тоже работал в магазине.

Накануне начала войны Сергей сказал жене, что на 25-ю годовщину свадьбы они должны отправиться в путешествие «в какую-нибудь красивую европейскую страну». Куда именно, придумать не успели, но начали готовить загранпаспорта. До этого за границей ни муж, ни жена ни разу не были.

— Ну и вот, я накаркал, — грустно смеется теперь Сергей, сидя на кухне съемной квартиры в Норвегии.

Российские танки вошли в поселок Дымер, где жили Бойко, практически сразу после начала войны — 25 февраля.

— В четыре утра нас разбудил грохот танков. Десять часов заходила техника. И началось, — вспоминает Сергей.

Но он не заканчивался и не заканчивался. Постоянно прилеты, взрывы — бежим в подвал.

На пятый день оккупации Сергей нашел на чердаке дома старый радиоприемник и батарейки к нему.

— Он ловил только длинные волны. Иногда попадалось что-то российское — там был Соловьев, [с ним] всё понятно, а иногда украинская ежедневная программа «Телевизионная служба новостей» канала 1+1 (тогда ее называли «Марафон»). Там говорили: «Всё хорошо, всё спокойно. Какая-то кальянная в Киеве открывается, круассаны». Высовываю голову из подвала — и ничего у нас не хорошо.

У соседа Бойко снесло полкрыши, выбило окна. К ним самим во двор «прилетало не раз».

— Мы быстро научились определять по звуку, через сколько прилетит. Пока свистит, ты должен спрятаться, — говорит Елена. — Я как-то стою во дворе — муж кричит: «Лена, прячься!» А куда за секунду уже спрячешься? Передо мной был металлический тонкий столбик, я — за него.

— Ленка однажды пошла кусты малины во дворе чистить. В этот момент ка-ак гукнуло возле нее — и стало не до малины, — со всё такой же грустной улыбкой рассказывает Сергей.

— А просто иначе сходишь с ума, — отзывается Елена. — Как только [было] затишье, возвращались к обычной жизни.

Бойко говорят, что до последнего не хотели уезжать из родного дома. Но однажды им пришлось просидеть в подвале целые сутки, и они почувствовали, что «крыша уже конкретно начинает ехать».

— И не только у нас, — говорит Сергей. — Сосед стал ходить по улице, песни спивать. А еще однажды иду, а мне пожилая пара навстречу. Женщина увидела меня и кричит мужу: «Володенька идет!» И бросается мне на грудь. Супруг ее отводит, говорит: «Это не он, это не сын, пойдем».

«А-а-а, украинец, падла»

В конце марта Бойко пришли к волонтерам Красного Креста на раздачу еды. Они рассказали супругам о возможности через гуманитарный коридор уехать в Беларусь. И Бойко решили, что готовы — «на две-три недели, пока всё не закончится».

Они собрали на троих один чемодан: в него положили свои украинские паспорта (получить загранпаспорт до начала войны не успели) и каждому «по трое штанов и трое свитеров — просто чтобы было во что переодеваться» в этот короткий период. Остальные документы и некоторые вещи они сложили в две пластиковые бочки, обмотали их пленкой и закопали глубоко в своем дворе. В эти бочки среди прочего они сложили фотоальбомы, приправы, кухонные гаджеты, завещание, дипломы.

— Мы были в стрессе. Хотелось сохранить всё. И не получалось выбрать, что ценнее, потому что всё ценное, всё наше, — поясняет Елена.

30 марта Бойко выехали через Чернобыль в Беларусь.

Затем они прошли «белорусскую фильтрацию».

— Возвращая документы, кагэбэшник меня спросил: «Вы понимаете, что больше никогда домой не вернетесь?» Я ответил, что да, но на самом деле тогда я этого еще не осознавал, — говорит Сергей.

Следующие полгода Бойко прожили в белорусском городе Гомель, в ста километрах от их дома. Специально не хотели далеко уезжать, потому что думали: «Всё вот-вот закончится».

Сначала жили в санатории «Машиностроитель», там можно было находиться не больше месяца. Затем — дома у волонтера. Искали работу.

— Но нас, украинцев, на работу никто не брал — только чернорабочими «вчерную», — говорит Сергей.

Как у беженцев у Бойко не было официального разрешения на работу в Беларуси.

— Чтобы работать дворником, там нужно три месяца учиться и получить корочку, что ты дворник, и только потом можешь идти работать. Косить траву, пойти в лес сучкорубом — то же самое, — добавляет он.

Но основная сложность была для Бойко даже не в этом.

— Во время протестов 2020 года белорусы разделились на два лагеря: те, кто поддерживал политику Лукашенко, и те, кто был против. Вот после начала войны у них так и получилось: одна половина за украинцев, другая — за Россию, — рассказывает о своем впечатлении Бойко. — Приходишь устраиваться на работу, одни говорят: «Родненькие, без проблем. Сейчас устроим». Идешь дальше по направлению, а там: «А-а-а, украинец, падла». И разворачивают.

Трудности возникли и с поиском съемного жилья в Гомеле.

— В большинстве объявлений было указано: «Сдаем квартиру всем, кроме людей с животными и украинцев». То есть мы шли аж после животных, — разводит руками Сергей.

Летом Бойко всей семьей ездили в пригород собирать клубнику, чтобы заработать денег хотя бы на еду. За пять часов, по словам Сергея, собирали 250 килограммов.

Тогда же в июне Бойко пришли на рынок — искать работодателя. Подошли к женщине, спросили: «Вам не нужны рабочие?»

— Она на нас посмотрела, говорит: «Не нужны». Мы говорим: «Мы всё умеем. Нам не на что жить. Нечего есть». — В итоге нас пожалели и приняли на работу частники, — говорит Сергей. — У них были большие теплицы. Дорога в одну сторону на работу занимала три часа.

В начале июля волонтеры помогли Бойко уехать в Польшу, про которую им рассказали, что там легче найти работу. К тому времени все члены семьи уже поняли, что в ближайшее время война точно не закончится.

— Мы приехали в Польшу в распределительный пункт. Поели, кофе попили — нас увезли на «Арену». Это большой спорткомплекс, где стояли раскладушки на тысячу человек, — рассказывает Сергей. — Снова поели, снова выпили кофе.

Подходим, спрашиваем: «А где Норвегия находится?» Мужчина отвечает: «Ну, если по карте, то там!» — указывая в сторону севера. Лена спросила: «А там хорошо?» Он ответил: «Хорошо». Говорим: «Мы поедем». Вот и всё, что мы знали про Норвегию. Прожив в Польше всего два часа, мы уехали.

— Понимаете, когда тебя определили в место, где много людей, — это шок, — говорит Елена. — Хочется уехать оттуда скорее — куда угодно.

«Солнца не будет»

Почти два дня они ехали на автобусе в Осло и оттуда еще час плыли на пароме в коммуну Роде на юг Норвегии. Там проверили их документы и зарегистрировали заявление на получение временной коллективной защиты в Норвегии. После чего Бойко отправили в район Голо, где располагается горнолыжный курорт. Семью поселили в гостиницу Wadahl Høgfjellshotel на самой вершине горного хребта. В ней же жили и другие беженцы из Украины. Многие из них, особенно те, кто хотел получить распределение в Осло, ждали его там по пять-шесть месяцев.

— За полтора месяца в этой гостинице у нас уже начала ехать крыша, — говорит Сергей. — Мы жили втроем в комнате, которая была размером чуть больше, чем наша крошечная кухня [где мы сейчас сидим]. Там было очень живописно. Мы гуляли. Но монотонность убивала. Есть погода — побежали по горам, нет — сидим втроем в комнате в интернете.

Горничных не было, все сами за собой убирали, установили дежурства по комнатам: кто-то всё делал добросовестно, кто-то — нет. Плюс все в стрессе…

Через полтора месяца к Бойко подошел ответственный за распределение и спросил: «Куда вы хотите?» Они ответили, что им «без разницы». «Вы на север поедете?» Бойко уточнили: «А там мало людей?» «Мало», — ответил собеседник. И они согласились: «Тогда хорошо, поедем».

— Мы думали, раз север, значит, там хотя бы будет работа, — говорит Сергей. — А мало людей — хорошо, потому что, значит, там спокойно.

— А потом посмотрели на карте, где находится этот Вардё — [ужаснулись] ма-а-а-амочки… Это в Арктике, — говорит Елена.

Чтобы добраться до Вардё, Бойко сначала ехали на такси, потом на поезде, потом на автобусе, потом летели на самолете.

— Да как летели! — вспоминает теперь уже с улыбкой Елена. — Самолет приземлился, мы встали и хотели уже выходить, а нам говорят: «No, next» («Нет, вам на следующей остановке»). Мы не знали, что тут самолеты приземляются, чтобы добрать людей и лететь дальше, — как автобусы. Зашли люди, и мы полетели дальше. — А мы стюардессе не поверили, — говорит Елена.

— Ломились на выход, — смеется Сергей.

Бойко приехали в Вардё первого сентября 2022 года. Шли дожди, «ветер был такой, что его можно потрогать руками». Бойко такого раньше никогда не видели.

— Нам всё тут было непонятно! — говорит Елена, выдыхая от осознания, что этот период позади. — И сейчас непонятно, но мы уже немного привыкли.

Через несколько месяцев после того, как Бойко перебрались в Вардё, там началась полярная ночь — время, когда солнце совсем не появляется над горизонтом и дни состоят из одних только сумерек и темноты. Этот период начинается в конце ноября и длится до середины января.

— Когда мне сказали, что не будет солнца, у меня был шок, — вспоминает Елена. — [Я спрашивала] «Как не будет?» Мне отвечали: «Вообще не будет».

— А в мае начался полярный день, — продолжает рассказ жены Сергей. — Нам сказали: «Солнце не сядет». Мы спрашиваем: «Как не сядет?!» В первый год, в период, когда длился полярный день, у нас даже не бывало туч. Солнце просто ходило по кругу. Это не укладывалось в голове.

Зимой в Вардё дули такие ветры, что Сергею даже приходилось встречать жену с работы и доводить до дома:

— Ветер штормовой. Людей на улице сдувало. Однажды даже нас двоих понесло ветром, еле удержались.

Английским языком никто из членов семьи Бойко не владеет. Когда они оказались в Норвегии, их распределили на курсы изучения норвежского. Пару раз в неделю они изучали его в языковой школе, а в остальные дни их отправляли работать на предприятия, чтобы они практиковали там язык.

— Лена ходила работать в школу, мы с сыном были строителями-плотниками, — рассказывает Сергей.

Отца и сына Бойко отправили реставрировать старые здания, менять окна и двери. А Елена работала в продленке с учениками начальных классов. В этот период Бойко получали социальное пособие, а сама их работа не оплачивалась.

Получались комичные ситуации. В свою очередь, мы научили норвежцев нашему мату, — смеется Сергей. — Коллеге падает что-то на ногу, он смотрит на меня: [Надо сказать] «Блядь?» Отвечаю: «Да. Блядь».

«А меня спросили, хочу ли я бежать из дома сюда?»

К стене над кухонным столом в квартире Бойко прикреплены стикеры со словами на норвежском и переводом на русский язык. Месяца, дни недели, названия продуктов. Над ними висят часы. Помимо времени они показывают еще температуру и уровень влажности.

Холодильник сверху заставлен банками с витаминами.

— Чтобы успокоиться, чтобы уснуть, чтобы взбодриться, чтобы компенсировать недостаток солнца, ну и Омега-3, — комментирует Елена.

За первые полтора года жизни в Вардё Бойко даже поправились.

— Первое время мы на стрессе ели и не могли остановиться. Делали запасы. Всё хотелось. Съедали по килограмму апельсинов в день, сладкого очень много ели, — говорит Елена. — Мы наконец почувствовали хоть какую-то почву под ногами.

После окончания языковых курсов Сергей самостоятельно пытался устроиться строителем и в другие компании Вардё.

— Эти их имена запомнить — это застрелиться, — снова смеется он. — У нас на работе один был Стивен, другой — Кулга, мы с другими нашими (украинцами. — Прим. И. К.) его для простоты Колгейтом называли, как зубную пасту. Норвежский сам по себе сложный. Да еще и диалекты! — добавляет он. —

На здешних языковых курсах нас учили букмолу (одному из двух официальных письменных стандартов норвежского языка — Прим. И. К), но они в Вардё на нем не разговаривают.

Я работал на рыбацком причале строителем. Сидели компанией рыбаков, они между собой разговаривали, потом пришел их коллега, тоже норвежец, и что-то сказал. Ушел — они друг друга спрашивают: «А что он сказал?»

За те полгода, что Бойко ходили на языковые курсы, у них сменилось шесть преподавателей — «и все учили нас разным диалектам, поэтому каждый раз всё по новой».

Елена на своей работе в основном молча наблюдала за работой норвежских учителей, лишь иногда взаимодействуя с детьми.

— Я совсем не могла говорить, и просто было очень страшно и неловко, — признается она.

После обучения на языковых курсах Елена временно устроилась в архив библиотеки. Там она работала с норвежскими документами послевоенных лет: сортировала по годам и направлениям.

Найти постоянную работу в Вардё, по словам Бойко, крайне сложно.

— Здесь хитрая схема, — говорит Сергей. — Чтобы взять человека на постоянную работу, они предварительно по три месяца его обучают. В этот период ему платят зарплату, которая по сумме меньше, чем социальное пособие. Пособие — 8100, а зарплата в период обучения — 6000 норвежских крон (причем Норвежское управление труда и социального обеспечения выделяет этим компаниям субсидии на покрытие части заработной платы беженцам в этот период. — Прим. И. К.). А через три месяца человека отправляют домой и на работу не берут. Вместо него берут следующего украинца.

Мэр Вардё Тор Эрик Лабахо видит эту ситуацию иначе. «Я не знаком с кейсом семьи Бойко, но знаю, что многим беженцам из Украины все же удалось найти постоянную работу после программы адаптации, которую предоставляет Норвегия», — говорит он.

«Вардё — маленький город, в котором не так много предприятий, но с тех пор, как в Украине началась война, мы приняли очень много беженцев, в пропорции от населения острова, — добавляет Лабахо. — Наша мотивация была прозрачной: мы хотели протянуть руку помощи нуждающимся людям. Мы сделали это с осторожностью и решимостью и продолжаем нести эту ответственность. Но в то же время, крайне важно, чтобы и сами беженцы активно участвовали в ознакомительной программе, которую мы предоставляем, и искренне хотели изучать норвежский язык. Без знания языка работу не найти».

Несмотря на убежденность в том, что норвежские работодатели вот так жульничают с трудоустройством украинцев, сами Бойко всегда осознанно шли на этот трехмесячный испытательный срок, лишаясь четверти своих поступлений. Надеялись со временем выйти на постоянную работу — и получать больше.

У него тоже эта работа — временная.

Помимо Бойко, в Вардё сейчас живет примерно 150 беженцев из Украины.

— Некоторые не выдержали этого дебильства и уехали в другие страны, — рассказывает Сергей. — Некоторые вернулись в Украину, говорят, что лучше под бомбами, чем всё это. Некоторые поехали в Россию. Точнее, через Россию — в Мариуполь. Получили российские паспорта.

В Норвегии, как и в других европейских странах, действует система временной коллективной защиты, которая позволяет украинцам получить необходимую помощь. Разрешение на проживание выдается на год, с возможностью продления до четырех лет. Но оно не является основанием для получения ВНЖ и последующей легализации в стране.

Бойко пока уезжать не планируют, хотя и четкого представления о том, где и как им жить дальше, у них тоже нет.

— Планов ноль. Живем сегодняшним днем. Завтра будет интереснее. Мы воспринимаем это всё как приключение. Нам так легче. Это наше свадебное путешествие, — говорит Сергей.

— Некоторые наши (украинцы. — Прим. И. К.) родили после переезда сюда, кто-то всё же смог найти постоянную работу, купил дом. Жизнь-то идет, года уходят, ты же назад их потом не отмотаешь, — понимает Елена. — Нужно принимать реальность такой, какая она есть. Мы, наша семья, вместе — и это огромное счастье.

— У нас уже давно закончились иллюзии, что всё быстро закончится. Сейчас мы понимаем: территория [Украины] продана, все эти переговоры — театр. Политики просто решают свои денежные вопросы. Всё будет длиться до последнего украинца. Если бы мы остались дома, нас с сыном бы уже, наверное, в живых не было, — добавляет Сергей. — Всех наших соседей забрали [на фронт]. Одноклассник недавно возвращался домой, а его за шкуру — и в машину. Он нам звонит, говорит: «[Меня] Забрали». Вот так.

Пока разговариваем, Елена и Сергей предлагают спуститься вниз, им нужно покурить. У их подъезда, несмотря на холод, по расписанию, аккурат к лету, вылезли одуванчики. Причем высокие и пышные.

— Здесь очень быстро растут цветы и вырастают прямо большими, не как у нас, — объясняет Елена. — Потому что здесь очень короткое лето. Им нужно успеть пожить. А шмели здесь маленькие, как мухи.

Литовцы, вместе с которыми Сергей работал здесь на стройке, пеняли ему, что украинцам быстро сделали некоторые документы, которые они, литовцы, ждали по полгода.

— Я говорю: а меня спросили, хочу ли я бежать из дома сюда? Меня забросили на каменный остров, где нет ни деревьев, ничего. В Украине мы жили в своем доме, у нас было четыре сезона. Я бы с радостью был сейчас там, — расстраивается он.

В Вардё из развлечений у Сергея, по его словам, только рыбалка и интернет: «Сходим с ума».

Всё время, что мы говорим, Елена пытается переключать внимание мужа, мое и свое — на позитивные моменты.

Она рассказывает, что, живя в Украине, любила в свободное время вышивать картины из бисера. В Норвегии бисер оказалось не купить, но она нашла выход: заказывает на маркетплейсе наборы, где нужно наклеивать алмазы по номерам так, чтобы получались картины. Недавно она выложила набор с лилиями, теперь ей предстоить заняться ромашками.

— Здесь очень много птиц. В прошлом году приплывало много китов. Они были далеко, но мы с берега видели их спинки, — рассказывает Елена. — Мы даже купили бинокль, чтоб дивиться.

Больше всего обоих супругов Бойко поразил в Норвегии низкий уровень преступности.

— Можно оставить велосипед — никто не украдет, — говорит Сергей.

— разделяет удивление мужа Елена.

Находясь в совершенно новой среде, Бойко всё же стараются жить в ней по-старому, как привыкли. Например, на Пасху в этом году они вытащили во внутренний двор своего дома стол. Приготовили оливье, голубцы, «шубу» и гренки. Позвали приятелей. Но вокруг были сугробы, дул сильный ветер.

— Коробочка с салфетками улетела. Салфетки из нее разлетелись так красиво. Как фейерверк, — вспоминает Елена.

И они перенесли стол и празднество в подвал.

Иногда супруги ходят по грибы.

— Здесь грибов много. Подосиновики, лисички. И самое интересное, что заблудиться нельзя: здесь же нет леса — грибы растут в камнях, — говорит Сергей.

На вопрос о том, как они изменились в новой среде за последние годы, Сергей и Елена отвечают, что «стали более закрытыми здесь».

— Здесь не как у нас. Здесь каждый живет своей жизнью, — объясняет Елена. — После пережитого в Украине мне и не хотелось ни с кем общаться, видеть никого. И люди нас тут не трогали. Это очень хорошо. Они сами живут очень закрыто, семьями. Здороваются и любят, когда ты тоже здороваешься и улыбаешься в ответ. Но не более того. Иногда подходят поговорить, что-то спросить, но редко.

Случалось Бойко встретить в Арктике и «родное». Однажды прогуливаются вблизи моря, смотрят: около камней растет что-то похожее на щавель.

— Мы из сельской местности: сорвали и попробовали на вкус — да, правда, это оказался он, — радуется Сергей. — Норвежцы щавель не едят, а мы собрали его и наварили дома зеленого борща!

Ассортимент продуктовых магазинов для них всё еще непривычен:

— Здесь можно в любом супермаркете купить филе кита и колбасу из него же, а редис продается по пакетикам из пяти штук, как экзотика.

— А в другой раз стучат к нам в дверь двое: «Вы верите в Бога? Мы свидетели Иеговы». [Думаю] Господи, дома они приставали, еще и тут. Не, ну нормально? Край света. В соседнем городе есть табличка «Конец Европы», и тут они, — удивляется Сергей. — Я закрываю за ними дверь, а сам думаю: да мои ж вы родные!