«Сядь в тюрьму в России, у нас хотя бы газ есть». История активистки Анны Степановой

Анна Степанова — активистка из Архангельской области. Её путь начался с борьбы за сохранение роддома и больницы в родном Савинском, а закончился вынужденной эмиграцией.  После начала полномасштабного вторжения в Украину она открыто выступила против войны, за что получила штрафы и административные дела. В сентябре этого года Минюст признал Анну «иностранным агентом». Её бывший муж, отец двоих детей, сейчас воюет в Украине. Военный контракт также подписал её двоюродный брат. Сейчас Анна живёт в Германии, где, по её словам, она чувствует себя счастливой.

Монолог Анны Степановой

Я родилась в Архангельской области, Плесецком районе, в тридцати километрах от космодрома «Плесецк». Уже при режиме Путина я стала замечать, что из посёлка уезжают люди: закрываются детские сады, школы, а на их месте появляются магазины с алкогольными напитками и аптеки. Растёт кладбище, а рождаемость остаётся крайне низкой.

Именно тогда я начала свой активизм — с моего родного посёлка, который я очень любила. Это посёлок Савинский в Архангельской области. Когда я увидела, что у нас закрываются больницы, а роддом вот-вот перестанет работать, я решила организовывать людей. Мы начали собирать первые митинги, подписывать документы, встречаться в нашем Доме культуры, чтобы обсудить дальнейшую судьбу посёлка. Я думала, что это волнует абсолютно всех.

В тот момент я как раз собиралась рожать третьего ребёнка. У меня было двое детей от первого мужа — мы развелись, сейчас он, кстати, «свошник». Потом я познакомилась со вторым мужем, с которым мы живём вместе и по сей день. Я планировала родить ему ребёнка, ведь у него не было своих. Но как раз в это время роддом закрывали. И он сказал: «Аня, у нас уже есть сын и дочь, и я не готов рисковать твоим здоровьем ради ещё одного ребёнка».

Так я начала заниматься внутренними проблемами посёлка. Со временем стало ясно, что это не только наша локальная беда. Подобное происходило по всей России. В тот момент шла тенденция: из деревень люди уже не уезжали так массово, зато посёлки стремительно пустели — люди перебирались в более крупные города.

Ну, я пыталась что-то исправить и помочь, но спустя несколько лет занятий в кругу своего посёлка поняла: большая часть людей живёт той жизнью, какая есть, и не пытается ничего изменить, просто плывёт по течению.

• Протесты в Шиесе — массовое экологическое движение, начавшееся в конце 2018 года. На одноимённой заброшенной станции на границе Архангельской области и Коми власти Москвы решили построить огромный мусорный полигон. Тысячи жителей региона выступили против: они поставили палаточный лагерь, организовали дежурства и почти два года не давали технике работать. Шиес стал символом сопротивления и одним из самых продолжительных мирных протестов в современной России.

В начале 2019 года я приехала на Шиес и провела первую женскую вахту — так и начался мой экоактивизм. Там я познакомилась с огромным количеством замечательных людей. Мне казалось, что это именно те люди, с которыми я смогу быть рядом даже в самых серьёзных и трудных ситуациях. Они все были на одной волне, и это было потрясающе. Ведь люди с разными религиозными взглядами, с разными моральными принципами объединились в одном месте. Мне кажется, это был единственный по-настоящему крупный, затяжной и при этом мирный протест.

Но потом началось полномасштабное вторжение в Украину, и я была крайне удивлена: те люди, которые раньше выступали против путинского режима, вдруг стали его поддерживать. Они говорили: «Сначала мы разберёмся с украинцами, а потом уже будем разбираться с Путиным».

И оказалось, что люди, с которыми я сидела в одной палатке и вместе защищала Шиес, подписали контракты с Министерством нападения. Некоторые из них в самом начале полномасштабного вторжения поехали «защищать наши земли» на территорию Украины. Кого-то из них уже нет в живых. Для меня это стало, наверное, самым серьёзным разочарованием в жизни.

Люди, которые защищали свой дом и свои условные грибы в лесу, когда началась полномасштабная война на территории Украины, сказали: «Ну, это же за моими дверями. Значит, меня это особо не касается. Это же не в мой лес пришли мои грибы собирать».

И когда началась полномасштабная война, я стала вывешивать украинские флаги, носить сине-жёлтую одежду. Я начала записывать видео в поддержку украинцев.

В связи с этим я увидела огромный отклик от тех, кто когда-то был за экологический протест. Они сразу же сказали, что я проплаченная американским Госдепом, что я «за печенюшки», что все, кто сейчас идёт против Путина, — это проплаченные. Большая часть активистов, которые были за Шиес, всё-таки пошли по другую сторону баррикад и стали рассматривать себя как «патриотов».

Мне очень нравится выражение Шевчука: «Родина — это не жопа президента». И рассматривать себя со стороны человека, который «защищает свои границы» за пределами нашего государства, — это как минимум очень странно. Странно искать нацизм, когда сам являешься нацистом.

Потом меня начали штрафовать по административным антивоенным статьям. Когда это произошло, меня стали хейтить те, с кем я раньше вроде бы была в одном окопе: мои одноклассники, подруги, с которыми я вместе рожала детей. Их мужья взяли в руки оружие, наклеили на свои машины буквы Z и стали ходить пьяные по посёлку с триколорами.

Мне прямо впрямую писали в наших местных группах, что меня привяжут к двум машинам и разорвут прямо около моего дома, на площади рядом с Домом культуры — тем самым Домом культуры, где мы когда-то отстаивали родильное отделение нашего посёлка.

Люди стали называть меня «украинской шл*хой», «хохлухой». Вспомнили, что у меня папа — украинец, хотя он умер в шестнадцатом году и похоронен в Украине. Да, действительно, мой отец — украинец, но я родилась в России и считаю себя россиянкой.

Я увидела, как мои соседи радуются прилётам в Украину, говоря, что нацистов надо стирать с лица земли, что их нужно убивать с младенчества, чтобы «нацизм в Украине не рос». И у меня не было понимания, как так может быть.

Ракеты летят от нас на территорию другого государства, а мои соседи хлопают в ладоши и радуются тому, что «мы убиваем нацистов», не понимая, что именно мы и есть те самые нацисты, которые сейчас убивают людей по национальному признаку в другой стране.

В этот период у меня случился жуткий кризис. Я поняла, что мы не сможем отстоять свои позиции, потому что большая часть людей вокруг меня поддерживает Путина и эту преступную войну. Нас были единицы. Но молчать я всё равно не могла — я не умею молчать. И это довело до дел о «дискредитации» армии.

Так случилось, что тогда про меня и мою семью, как про экологических активистов, хотели снять фильм. Это была компания Ostwest — русскоязычная немецкая телекомпания. Получилось, что процесс съёмки фильма совпал с тем временем, когда на меня заводили дела. Съёмочной группе пришлось помогать мне выезжать из страны.

Ребята собирали деньги, мы ремонтировали автомобиль. Сначала меня вывезли в Питер, потом в Москву — на встречу с очень известным на тот момент человеком, который представлял интересы антивоенных активистов.

Правозащитник сказал мне, что возвращаться в Савинский нельзя, нужно срочно выезжать. Представь ситуацию: я просто выехала на встречу с адвокатом, мы снимаем фильм, и вдруг мне говорят: «Ты больше не возвращаешься домой. Звони своему мужу и говори детям, что вы едете в отпуск. Но это билет в один конец».

Для меня это был настоящий ужас. Я не понимала, что происходит, и самое страшное — я не могла попрощаться с родителями, с мамой, с бабушкой, ни с кем. Во-первых, они были за Путина, и если бы я даже вернулась и сказала правду, велика вероятность, что меня бы родственники сдали в ФСБ. Они мне говорили: «Сядь в тюрьму в России, у нас хотя бы газ есть».

Они нахватались пропаганды про то, что в Европе мёрзнут, а газ есть только в России, что все остальные страны нам завидуют, хотят нами воспользоваться и потом бросить. И когда я приходила к маме со слезами на глазах и говорила: «Мама, убивают наших родственников», — она отвечала: «Ань, не переживай, они нас никогда не любили».

Мы бросили абсолютно всё, что оставалось в России, не собирая чемоданы, не складывая вещи, просто кое-что покидали в сумки. Сначала даже не знали, куда именно едем. В итоге нас вывезли в Грузию.

И вот настал этот момент — когда ты полностью теряешь связь. Ты выезжаешь за пределы страны и понимаешь, что она словно обнесена колючей проволокой.

Попав в Тбилиси, я начала ходить на митинги, кричать вслух: «Путин — х*йло». И, блин, я почувствовала такую свободу! Я поняла, что нахожусь в свободной стране, что выехала из тюрьмы. Я была самым счастливым человеком.

Первое время мы жили в шелтере. Потом взяла себя в руки и поняла, что невозможно жить так же постоянно. Я взрослый человек, мне пятый десяток, и надо искать другие варианты. Тогда же я сделала проект, когда осознала, насколько тяжело найти жильё, куда пустят с кошкой и собакой. То есть очень многие люди отказывали в сожительстве, узнав, что у тебя либо дети, либо животные. Я сделала проект и получила помощь для его реализации. Я открыла шелтер, куда приглашала всех, кто выезжал со своими животными.

Полгода у меня там существовал этот шелтер. Есть фильм «Хозяйка убежища», который снимала «Активатика». Это было потрясающее время: ко мне приезжали украинцы, белорусы. А потом началась мобилизация в России, и люди тоже стали ехать со своими животными. Это было удивительное время. Я видела тех людей, которым предоставляла возможность несколько месяцев бесплатно жить в шелтере вместе со своими животными, пока они искали работу и жильё, куда их пустили бы с питомцами.

Я решила искать работу: нашла помещение, познакомилась с людьми, у которых в Тбилиси были магазины по продаже корма для собак и кошек. Они готовы были предоставить помещение и сделать там ремонт. Я работала бы у них грумером за процент — это было бы моё дело.

Я не рассчитывала на переезд в Европу. Но в какой-то момент в шелтер ко мне поселилась ЛГБТ-семья из России — две женщины с ребёнком. Они получили гуманитарную визу в Германию. Они сказали: «Ань, может, ты тоже попробуешь подать документы?» Это были девчонки с ребёнком из России.

Перед Новым годом я вместе со своей семьёй получила одобрение на гуманитарную визу, хотя мы, честно говоря, даже не надеялись. Но на тот момент было понятно, что в Грузии — пророссийское правительство и партия власти «Грузинская мечта». И было ясно, что если мы там останемся, нас потом могут выдать обратно в Россию.

Мы собрали манатки, закрыли шелтер. Ещё месяц это место действовало после нашего отъезда — он был проплачен ребятами, мы оставались на связи. А потом мы с семьёй переехали в Германию по гуманитарной визе.

И всё же я очень благодарна грузинам — я этот народ безумно полюбила. У меня там остались друзья. Взрослые люди, которые там жили, показывали мне Грузию, возили меня и рассказывали, что наша страна сделала в 2008 году, как мы вели войну на их территории. Они объясняли мне, что такое Сакартвело, как они защищали свою страну от нападков россиян. Для меня в тот момент открылась совсем другая история моего государства. Я поняла, что мы сотнями лет уничтожаем вокруг себя всех и всё, при этом рассказывая о себе как о потрясающей сверхнации, великой сверхдержаве. А на деле мы — пшик, который абсолютно ничего из себя не представляет, кроме огромных территорий, заросших борщевиком.

Когда-то я тоже была «скрепной россиянкой». Я никогда не выезжала за пределы России. В Москве-то была всего несколько раз — и то благодаря Шиесу. Я жила в этих еб*нях, в Архангельской области, и думала, что живу в самой лучшей нации, что я — самый лучший сверхчеловек.

Я помогала, волонтёрила, больше десяти лет спасала животных, активно занималась внутренними делами своей страны и была уверена, что нам все завидуют, что вокруг нас только те, кто хочет нас завоевать. И каково же было моё удивление, когда я узнала: за пределами России всем глубоко всё равно, как мы живём.

Я во время первой и второй чеченской думала: «Боже, какие мы потрясающие люди, спасаем всех от террористов». А потом понимаешь, что именно мы и есть тот самый террорист, от которого все спасаются, а ты несёшь этот якобы «русский мир» с оружием в руках.

Мне было безумно больно и стыдно осознавать, что я сама была частью этой пропаганды. Я — часть этой безумной машины, которая несётся с кулаками вперёд, с оружием в руках и заставляет всех себя любить. Но не с цветами и поклоном — «любите нас, пожалуйста», — а с криками, угрозами и красной дорожкой, залитой кровью, а с автоматом и в пол в бронежилете: «Любите нас, пидорасы, мы хорошие!». Если вы нас не будете любить — мы вас, с*ка, всех расстреляем. Вот он, «русский мир», который не имеет права на существование.

Мы не выбираем себе национальность, мы не выбираем, где родиться. Ни один человек на нашей планете, на этом шарике, не выбирал себе место, куда его «уронит аист» или в какой капусте его «найдут», как об этом шутили в СССР, где когда-то «не было секса». Но каждый из нас может выбрать — остаться человеком или нет. Поэтому самое главное, что мы можем сейчас сделать, — это помогать Украине для того, чтобы у России когда-то был шанс.

Я считаю безумно важным понимать, что мы можем быть частью этой победы Украины. Я бы отдала свою жизнь за жизнь любого украинца — и я это точно знаю. Первые полгода после начала полномасштабной войны, когда я ещё жила в России, мы находились рядом с космодромом. И я каждый день была готова к тому, что прилетит ракета и нас всех похоронит к херам под куском этой земли. И я была готова к тому, что мои дети лягут рядом со мной, и нас не станет. Потому что мы — часть государства, которое напало на Украину, где сейчас гибнут мирные.

И гибли чеченцы, и ичкерийцы, и жители Грузии — Сакартвело. И в Сирии были войны. Я уверена: если мы не поможем Украине, то будут гибнуть и Молдова, и Казахстан. «Русский мир» пойдёт везде, лишь бы только удержать свой преступный режим.

Несколько раз, когда у меня случались кризисы, было желание бросить всё и жить обычной жизнью в Германии. Но в этот момент меня поддержало огромное количество украинцев, с которыми мы сейчас на связи.

Я потеряла довольно-таки близких людей, которые встали на защиту Украины. Их убили россияне. И я не могу себе позволить, чтобы убили ещё и их детей. Я нашла психотерапевта-украинку. Я встала на учёт к психиатру в Германии. Сейчас нахожусь уже 5 месяцев на антидепрессантах.

И я не могу себе позволить закончить свою эту условную войну против «русского мира». Я буду делать всё для победы Украины, несмотря на своё состояние, потому что какое бы оно ни было, оно гораздо лучше, чем у тех, кто сидит сейчас в подвалах и прячет своих детей от российских ракет.